Судьбы миллионов людей поменяли свою траекторию в годы Великой Отечественной войны. Трагические события не только изменили ход истории, но и оставили глубокий след в сердцах не одного поколения. Сколько бы лет ни прошло, каждая семья бережно хранит воспоминания близких о тяжелом военном бремени.
Михаил Васильевич Алексанков поделился с редакцией Петербург.ру в рамках специального проекта СВОЕЙ историей. На момент блокады Ленинграда ему было 6 лет.
Мы жили в Невском районе на окраине города в деревянном доме недалеко от Финляндского железнодорожного моста. Так как мост имел стратегическое значение, его часто бомбили. Часто-часто. И вот стоишь, смотришь наверх дома, и, кажется, будто в тебя летит эта бомба. Можно сказать, мы были в эпицентре бомбежки.
В самом начале войны у людей было победное настроение, но потом одного забрали, второго, и дома начали пустеть...
У меня было два брата: старший — 1921 года рождения — ушел добровольцем на фронт, среднего —отправили на завод в Нижний Тагил на Урал. Отец тоже был на фронте, и мы остались вдвоем с матерью.
В первое время мы ходили в бомбоубежище. Но мать у меня была очень верующая, и однажды сказала: «На все воля божья». Так мы стали оставаться дома.
Не знаю, почему, но мать не хотела эвакуироваться, говорила: «Как Господь решит, так и будет...»
У нас во дворе была прачечная. И вот в 1941 году, когда была зима, умерших туда и сносили. Прачечная регулярно переполнялась — приезжала машина, трупы и останки увозили.
С мальчишками мы ходили собирать осколки после бомбежки, и я все хотел увидеть, как падают бомбы с самолета, интересно было.
В 1942 году дом наш пошел на слом, так как нужны был дрова. Нас переселили в район Обводного канала в коммуналку из 3-х комнат. Окна были во двор, 1-ый этаж, темень жуткая.
Поначалу мать меняла шерстяной отрез на хлеб. Зима, мороз, воды нет, сугробы... Дорогу никто не чистил.
Так как воды не было, я ходил на Неву с санками, раза два было. Набрал воду, а санки перевернулись, и вода разлилась. Потом мать сказала: «Ладно, ходить больше не будем». И мы стали набирать снег и его топить.
Так мы с матерью прожили, наверное, год. Хлеба стали давать уже 300 грамм, отрезали кусок и сразу на весы, если больше — отнимали.
Мать стала чувствовать себя неважно. Было холодно, топить нечем, спали одетыми в валенках. Однажды утром я сказал, что пойду за хлебом. Тогда хлеб давали по карточкам, карточки были на 2 дня вперед. Она стала вставать с кровати, упала и ударилась лбом об печку, так как силы были на исходе. Я ей говорю: «Мама-мама, давай хлеба поешь!» А она стонет только... Я, как мог, ее поднял, но сила ведь не мужская была, мальчишья.
День проходит, а она стонет, но потом стоны начали стихать... Это было после Нового года 1943-го. Я с ней пролежал, одетый в пальто, всю ночь, она была уже мертва.
Утром я пошел в ЖАКТ (жилищная контора) и рассказал, что у меня умерла мать. Там были 2 женщины, они мне дали кипяток и пару кусков хлеба с солью. Мать увезли. В акте о смерти было написано «дистрофия», а ей было 49 лет.
Она, видимо, мне отдавала часть своей порции, а сама не доедала. Я так и не узнал, где она похоронена.
После меня сразу забрали в приют. Там я единственный носил крестик, за что меня дразнили, так как все были коммунистами. Все-все были без крестов, только я один был с ним.
18 января 1943-ого случился прорыв блокады. Всю ночь был грохот. Маленькие дети кричали, а наш приют был около Медного Всадника.
Ближе к весне нас перевели в детский дом на Гривцова. Мы ходили гулять на Исаакиевскую площадь, а также в Александровский сад. Напротив гостиницы «Астория» был госпиталь, раненные сидели на подоконниках и играли на гармошке.
Конечно, в детском доме кормили, как могли, но когда теплело, было легче: мы ели ромашку, лебеду я так и не полюбил.
В мае 1943 года нас посадили на пароход через Ладожское озеро в эвакуацию. Мы сидели в трюме, а пароход бомбили. Качало сильно, волны бились о борт. Было такое ощущение, что вода уже просочилась в трюм. Дети плакали. В Кобонах, в пункте сбора, нас накормили, а потом посадили на поезд и на Урал в детский дом имени Горького.
В приюте у нас было свое подсобное хозяйство за 7-8 км. Там росла картошка, мы окучивали, пололи ее. Была и живность.
Помню, что каждый день слушали сводку по радио и отмечали на карте, где находятся наши.
9 мая 1945 года я услышал по радио о нашей ПОБЕДЕ, о том, что война закончилась. Конечно, все ликовали. Постепенно стали забирать детей, а детский дом опустел.
На Урале я пробыл с 1943-его по 1947-ой. Когда отец вернулся из армии, забрал меня обратно в родной Ленинград.
Редакция Петербург.ру продолжает работать над проектом «Истории героев» к годовщине Великой Победы. Если ваши прадедушки, прабабушки, дедушки и бабушки видели войну своими глазами, поделитесь их историями. Для этого достаточно написать на почту редакции peterburg.ru.news@yandex.ru
